Каждый фильм о болезнях и страданиях, к примеру, предполагает, что герой внезапно взглянет на небо и начнет рьяно творить добро направо и налево, чтоб успеть побольше его натворить в заданный срок. Бросит всю гадость на следующий же день и начнет пить кефир. Вудроф не слишком хочет творить добро и не любит кефир. Вудроф просто очень хочет жить. И свое неиссякаемое рвение пожить направляет в русло предпринимательства. Бродит по подпольям, заводит знакомства, рядится в кого угодно, хоть в священника, и проворачивает аферы с уровнем нелегальности, достойным Остапа Бендера, с везением и наглостью сказочного Ивана. Ходит туда-не-знаю-куда, привозит то-не-знаю-что. Умудряется рвануть в Мексику, в Японию и за тридевять земель, лишь бы достать волшебные таблетки. А после этого нагло смотрит служителям закона в лицо и информирует, что таблетки, они же не запрещенные вовсе, сэр, они просто не одобрены ещё.
При этой живости и кураже фильм не убегает в комедию, балансирует на грани серьезности. Вот, вроде, только все налаживается, бизнес идет, но тут как тут предательский звон в ушах и слабость в ногах. Подхлестывают нестись вперед, добывать, проворачивать, успевать за ней, за жизнью, ловить её в лассо, забираться ей на спину и держаться, как бы она ни взбрыкивала. Особо не похохочешь, но и слезу тоже давить никто не желает, уж особенно сам Вудроф, который хоть и упирается руками и ногами, но знает, что сам допрыгался. А значит и разгребать свои несчастья надо самому. Потому здесь все хоть и топчется иногда на грани падения в сентиментальность, но вовремя успевает сделать шаг назад, будь то болезнь, дружба с незадачливой Рэйон или мимолетная романтическая линия с героиней Дженнифер Гарнер, честной поборницей медицины. Да, сантименты в наличии, но вот плакать некогда.
Хватаются за жизнь и цвета, и костюмы, чтобы не быть чужими на этом празднике. То Рон напялит нелепое сомбреро и дикую рубаху с цветами, то Рэйон ни с того ни с сего выкрасит стены в офисе в «не красный, а клюквенный мокка». И пятнами цвета-звука-света держатся среди этой бурной деятельности захватывающие дух сцены космического спокойствия и космической же пустоты, как отдельные зарисовки. Комната с мерцанием ламп и несметным количеством трепещущих в полумраке бабочек. Секунда до выпуска быка на родео, по-грозовому тихая и наэлектризованная. Вдох. Выдох. Красота застывшего момента в ускользающем из рук мире.
